Неточные совпадения
Надо было покориться, так как, несмотря на то, что все
доктора учились в одной школе, по одним и тем же книгам, знали одну
науку, и несмотря на то, что некоторые говорили, что этот знаменитый
доктор был дурной
доктор, в доме княгини и в ее кругу было признано почему-то, что этот знаменитый
доктор один знает что-то особенное и один может спасти Кити.
— Главный предмет его — естественные
науки. Да он все знает. Он в будущем году хочет держать на
доктора.
Я уже не говорю про медицину;
наука, дескать, лжет,
наука ошибается,
доктора не сумели отличить истины от притворства, — пусть, пусть, но ответьте же мне, однако, на вопрос: для чего ему было притворяться?
Доктор же остался в доме Федора Павловича, имея в предмете сделать наутро вскрытие трупа убитого, но, главное, заинтересовался именно состоянием больного слуги Смердякова: «Такие ожесточенные и такие длинные припадки падучей, повторяющиеся беспрерывно в течение двух суток, редко встретишь, и это принадлежит
науке», — проговорил он в возбуждении отъезжавшим своим партнерам, и те его поздравили, смеясь, с находкой.
В разгаре моей философской страсти я начал тогда ряд моих статей о «дилетантизме в
науке», в которых, между прочим, отомстил и
доктору.
Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры дом в узком, темном переулке, трудно представить себе, сколько в продолжение ста лет сошло по стоптанным каменным ступенькам его лестницы молодых парней с котомкой за плечами, с всевозможными сувенирами из волос и сорванных цветов в котомке, благословляемых на путь слезами матери и сестер… и пошли в мир, оставленные на одни свои силы, и сделались известными мужами
науки, знаменитыми
докторами, натуралистами, литераторами.
Призвали наконец и
доктора, который своим появлением только напугал больную. Это был один из тех неумелых и неразвитых захолустных врачей, которые из всех затруднений выходили с честью при помощи формулы: в известных случаях наша
наука бессильна. Эту формулу высказал он и теперь: высказал самоуверенно, безапелляционно и, приняв из рук Степаниды Михайловны (на этот раз трезвой) красную ассигнацию, уехал обратно в город.
В торжественном шествии в огромной зале, переполненной народом, в которой выдают докторскую степень, я шел в первом ряду, как
доктор теологии, то есть высшей из
наук.
Как за последний якорь спасения,
доктор хватался за святую
науку, где его интересовала больше всего психиатрия, но здесь он буквально приходил в ужас, потому что в самом себе находил яркую картину всех ненормальных психических процессов.
Наука являлась для него чем-то вроде обвинительного акта. Он бросил книги и спрятал их как можно дальше, как преступник избывает самых опасных свидетелей своего преступления.
Сказав таким образом о заблуждениях и о продерзостях людей наглых и злодеев, желая, елико нам возможно, пособием господним, о котором дело здесь, предупредить и наложить узду всем и каждому, церковным и светским нашей области подданным и вне пределов оныя торгующим, какого бы они звания и состояния ни были, — сим каждому повелеваем, чтобы никакое сочинение, в какой бы
науке, художестве или знании ни было, с греческого, латинского или другого языка переводимо не было на немецкий язык или уже переведенное, с переменою токмо заглавия или чего другого, не было раздаваемо или продаваемо явно или скрытно, прямо или посторонним образом, если до печатания или после печатания до издания в свет не будет иметь отверстого дозволения на печатание или издание в свет от любезных нам светлейших и благородных
докторов и магистров университетских, а именно: во граде нашем Майнце — от Иоганна Бертрама де Наумбурха в касающемся до богословии, от Александра Дидриха в законоучении, от Феодорика де Мешедя во врачебной
науке, от Андрея Елера во словесности, избранных для сего в городе нашем Ерфурте
докторов и магистров.
—
Наука бессильна,
наука сама ничего не знает в этой области, — с грустью ответил
доктор. — Я остался бы, если бы мог принести хоть какую-нибудь пользу.
— Право, я не умею вам отвечать на это, но думаю, что в известной мере возможно. Впрочем, вот у нас
доктор знаток естественных
наук.
Виделся мне становой пристав. Окончил будто бы он курс
наук и даже получил в Геттингенском университете диплом на
доктора философии. Сидит будто этот испытанный психолог и пишет...
— После назначения министром народного просвещения князя П.А.Ширинского-Шихматова (1790—1853) философия была совсем исключена из программ русских университетов, а чтение курсов логики и психологии было поручено
докторам богословских
наук.].
Когда дано было более 50 ударов, крестьянин перестал кричать и шевелиться, и
доктор, воспитанный в казенном заведении для служения своими научными знаниями своему государю и отечеству, подошел к истязуемому, пощупал пульс, послушал сердце и доложил представителю власти, что наказываемый потерял сознание и что, по данным
науки, продолжать наказание может быть опасным для его жизни.
— Да, очень, — отвечал
доктор. — Сильнейшее воспаление в легких; перипневмония в полном развитии, может быть, и мозг поражен, а субъект молодой. Его же силы теперь против него направлены. Поздно послали, а впрочем, мы все сделаем, что требует
наука.
Доктор был еще сам молод и верил в
науку.
Правила
науки обязывают
докторов скрывать от вас правду, но я по-военному режу правду-матку: вы нездоровы!
Ворошилов, видимо, презирал всякое старье, дорожил одними сливками образованности, последнею, передовою точкой
науки; упомянуть, хотя бы некстати, о книге какого-нибудь
доктора Зауэрбенгеля о пенсильванских тюрьмах или о вчерашней статье в"Азиатик джернал"о Ведах и Пуранах (он так и сказал:"Джернал", хотя, конечно, не знал по-английски) — было для него истинною отрадой, благополучием.
Шабельский (прыскает). B Крым!.. Отчего, Миша, мы с тобою не лечим? Это так просто… Стала перхать или кашлять от скуки какая-нибудь мадам Анго или Офелия, бери сейчас бумагу и прописывай по правилам
науки: сначала молодой
доктор, потом поездка в Крым, в Крыму татарин…
Предполагается, что болезнь можно лечить, и что есть такая
наука и такие люди —
доктора, и они знают.
— Да кто же
доктора? Жрецы
науки. Кто развращает юношей, утверждая, что это нужно для здоровья? Они. А потом с ужасной важностью лечат сифилис.
— Дело не в состоянии, — возразил
доктор, — но вы забываете, что я служитель и жрец
науки, что практикой своей я приношу пользу человечеству; неужели я мое знание и мою опытность должен зарыть в землю и сделаться тунеядцем?.. Такой ценой нельзя никаких благ мира купить!
Третий звонок. Входит молодой
доктор в новой черной паре, в золотых очках и, конечно, в белом галстуке. Рекомендуется. Прошу садиться и спрашиваю, что угодно. Не без волнения молодой жрец
науки начинает говорить мне, что в этом году он выдержал экзамен на докторанта и что ему остается теперь только написать диссертацию. Ему хотелось бы поработать у меня, под моим руководством, и я бы премного обязал его, если бы дал ему тему для диссертации.
—
Доктор давно смотрит на меня такими глазами, точно я уже препарат для его ножа; вы тоже сомнительно поглядываете на меня, только Саша да Мухоедов, как дети, слепо верят в мое выздоровление, и, представьте себе, они вернее отгадали то, чего
наука еще не видит.
А ведь она глубоко уважала
науку и понимала, что «иначе учиться нельзя». Та же ничего этого не понимала, она только знала, что ей нечем заплатить частному
доктору и что у нее трое детей.
Она была испорчена на самом интересном месте, именно в тот самый золотой год, когда Артур сделался
доктором философии и магистром математических
наук.
— Ты ведь, — говорит, — кажется, не простой
доктор, а учил две
науки по физике, и понять не можешь, что тут надо только схватить момент, и тогда все можно. Не беспокойся. Это не твое дело: ты до нее не будешь притрогиваться, а мне Бибиков ничего сделать не смеет. Ты, кажется, мне можешь верить.
Близко знавшие его сочли это естественным результатом его преданности
науке и того сосредоточенного, необщительного характера, которым он отличался с самой юности, и не старались проникнуть в «святая святых» молодого
доктора.
Прибывший из Тамбова
доктор, которого князь тотчас же отвез в Зиновьево, осмотрев больную, хотя и успокоил Сергея Сергеевича за исход нервного потрясения, но был так сосредоточенно глубокомыслен по выходе из комнаты больной, что его успокоительные речи теряли, по крайней мере, половину своего значения. Кроме того, этот жрец медицинской
науки, безусловно, запретил говорить с княжной о чем-нибудь таком, что может ее взволновать.
— А вот имею честь представить княжна Маргарита Дмитриевна, моя племянница, это уже не кандидат, а магистр, или даже, пожалуй,
доктор всех
наук, с ней держите ухо востро, всю премудрость наших дней изучила и все еще находит недостаточным, — ядовито заметил князь.
Собиравшиеся около нее
доктора — все знаменитости парижского медицинского мира — своими унылыми лицами красноречиво свидетельствовали о бессилии
науки перед загадочной для них болезнью.
Наталье Федоровне все это было безразлично. Потрясенная до глубины души смертью отца, для нее почти неожиданной, хотя за несколько дней
доктора очень прозрачно намекнули на бессилие
науки и близость роковой развязки, она не обратила внимание на такое поспешное удаление ее горничной из Грузина, что, впрочем, объяснилось и тем, что до 1 октября — срок, назначенный самим графом для переезда в город, — было недалеко.
Все это было последствием
науки доктора Берто — последствием гипнотизма.
— Ты хорошо понимаешь сам, что я, несмотря на всю любовь к тебе, не выйду замуж за дюжинного
доктора. Ты должен сделаться знаменитостью. Ты — моя гордость. Я не хочу, связав тебя собой, помешать твоей славе, отнять у
науки ее лучшего работника, ее будущее украшение.
Петька, между тем, был живехонек и здоровехонек и усердно изучал хитрую медицинскую
науку под руководством немца Краузе, конечно, не по книгам, а со слов немецкого
доктора. Наглядно изучал он приготовление снадобий из разного рода мушек, трав и кореньев, чем с утра до вечера занимался старик. Скоро Петр Ананьев оказался ему деятельным помощником: тер, толок, варил, сортировал травы и коренья, и удивлял «немца» русской смекалкой.